В нашем мире, где стенает и мучится вся тварь, где и мы сами, имея начаток Духа ...стенаем, ожидая усыновления (Рим. 8, 22, 23), есть уголки, сохраненные Господом, будто осколки земного рая — как прообраз, живая икона Царствия Небесного. Таким райским местом в России с начала XIX века является всемирно известный монастырь Оптина пустынь. Милость Божия простирается над этим местом неизреченной духовной глубины и святости. Совсем недавно, до своего разрушения, обитель сияла, как немеркнущая лампада непрестанной молитвы, вместилище подлинно христианской любви и средоточия подвижничества.

 

«О, красота моя Оптинская! О, мир, о, тишина, о, безмятежие и непреходящая слава Духа Божия, почивающая над святыней твоего монашеского духа, установленного и утвержденного молитвенными воздыханиями твоих великих основателей!.. О, благословенная Оптина!» — так писал замечательный русский духовный писатель С. А. Нилус, проживший при обители 5 лет (с 1907 по 1912 г.) и оставивший бесценные описания как внешней, так и внутренней жизни прославленного монастыря.

 

Оптина пустынь, без преувеличения, — наиболее жаркая свеча, возжженная русскими людьми пред Богом, наиболее яркий светильник Православной Руси в ХIХ–ХХ вв.

 

Главной же святыней обители были ее прославленные боголюбивые старцы, сияние жизни которых продолжает освещать жизненный путь очень многих. Праведники соединяют прошлое и будущее, живых и усопших, земное и небесное. Взгляни на радугу и прославь Сотворившего ее. Прекрасна она в сиянии своем (Сир. 43, 12). Да, воистину, дивен Бог во святых Своих.

 

Со времени появления старчества в Оптиной пустыни (1829 г.) на нее обильно изливается благодать Святого Духа и вместе с тем «тихий свет» чистейшего пламени Святой Руси. «Саров и Оптина — вот два самых жарких костра, у которых грелась вся Россия» (Г. Федотов).

 

«Всякая душа ищет тепла сердечного, ласки, утешения, безгрешности. В душе русского человека живет бесконечная жажда праведности, чистоты, желание хоть раз в жизни коснуться безгрешности. В самую сущность русскости входит мечта о совершенстве, жажда приблизиться к нему, помысел о «спасении души», вздох о Божием, взыскание Града, готовность преклониться перед праведником хотя бы только перед смертью» (И. Ильин). И шли люди на богомолье в Оптину. Здесь все было проникнуто благодатным врачующим светом. И не обманывалась душа боголюбца и видела своими очами тех, кого жаждала увидеть. Вот впечатления об Оптиной Н. В. Гоголя: «Нигде я не видал таких монахов. С каждым из них, мне казалось, беседует все небесное. Я не расспрашивал, кто у них как живет: их лица сказывали сами все. Сами служки поразили светлой ласковостью ангелов, лучезарной простотой обхожденья; самые работники в монастыре, самые крестьяне и жители окрестностей. За несколько верст, подъезжая к обители, уже слышишь ее благоухание; все становится приветливее, поклоны ниже и участья к человеку больше» (Письмо А. П. Толстому, 10 июля 1850 г.).

 

Великий старец прп. Гавриил (Зырянов; 24 сент./7 окт. 1915), полагавший начало подвижничества в Оптиной пустыни (в течение 10 лет), впоследствии вспоминал: «Да, мы чувствовали себя так, как в среде святых, и ходили со страхом, как по земле святой... Я присматривался ко всем и видел: хотя были разные степени, но все они по духу были равны между собой: никто не был ни больше, ни меньше, а были все одно: одна душа и одна воля — в Боге». Действительно, все это богособранное братство представляло одну единомысленную семью. И «если бы ты мог отворить двери сердца их и увидеть душу их и всю красоту внутреннюю, — ты упал бы на землю, не вынес бы сияния красоты, света и блеска их совести» (свт. Иоанн Златоуст).

 

Но иная слава солнца, иная слава луны, иная звезд; и звезда от звезды разнится в славе (1 Кор. 15, 41). Подобно тому, как небесные светила имеют разную силу света, так и святые бывают разновеликими. Святые старцы в Оптиной пустыни были солнцами.

 

«Святые Божии человеки во внутреннем своем делании представляются внимающими внутреннему их Посетителю и Деятелю — Господу, благоговеющими пред Ним, от внутренней сладости и неги улыбающимися и внушающими пренебесный покой»; «...вообще святые суть священные водоемы, из которых благодатная вода сообщается прочим верующим»; «...все святый свет, все единое благоухание, как свет солнца, как самый чистый воздух» (св. прав. Иоанн Кронштадтский (20 дек./2 янв. 1908). Имел с Оптиной пустынью и Шамординским монастырем тесные духовные связи).

 

Но «в Оптиной было много совсем незаметных монахов, несущих всю жизнь самые незначительные послушания и в церкви стоящих где-нибудь в уголке, тихо перебирая четки. Никто никогда не замечал в них каких-нибудь добродетелей, а между тем многим из них был открыт день их кончины, что и сбывалось точно» (пр. исп. Георгий (Лавров)).

 

Многие богомольцы оставили самые теплые воспоминания о своем пребывании в Оптиной. «Тому, кто узнал эту чудную жизнь в Оптине, все в сравнении с ней кажется безобразным» (одна мирянка, 1918). «Если кто желает витать между небом и землей, тот должен жить в Оптиной» (архиеп. Дамаскин (Росов; 31 июля/13 авг. 1855) Тульский).

 

Свт. Игнатий (Брянчанинов; 30 апр./13 мая 1867), учитель Церкви, отец и наставник монашества, аскет, духовный сын оптинского старца прп. Льва, живший около года в Оптиной пустыни и считавший ее самым благоустроенным монастырем в России, духовный писатель, сказал: «В мире хвораем, а в вашей пустыни лечимся»; «...благословенная Оптина пустынь не выходит из моей памяти. Приглянулась она мне... и скит с его вдохновенной тишиной». В других письмах он называет оптинскую братию «священнолепным собранием, бесценным братством, истинными подвижниками, избранным иноческим обществом, благою дружиною иноческою» и т. п.

 

«Я считаю вас счастливыми, что вы управляете таким сонмом нелицемерных подвижников, любя их и взаимно одушевляясь их любовью (1852 г.)», — архиеп. Смарагд (Крыжановский, 11/24 нояб. 1863) Орловский.

 

Архиеп. Антоний (Амфитеатров; 8/21 нояб. 1879) Казанский и Свияжский, выдающийся архиепископ, великий аскет, богослов, в письме (1855 г.) выражает духовную радость о «богоспасаемой Оптиной пустыни», которая «преуспевает внутренними и сокровенными подвигами живущей в ней братии».

 

Митрополит Исидор (Никольский; 7/20 сент. 1892) С. Петербургский и Новгородский, снискавший себе всеобщую любовь, благоговейнейший старец, которого особо отмечал свт. Филарет, митрополит Московский, и который был духовным отцом знаменитого свт. Феофана Затворника, называет «оптинских монахов истинными подвижниками благочестия» и выражает «душевное утешение, что они, внимая себе и помышляя о своем спасении, с братской любовью подают и ближним светильники, да не споткнется нога их о камень на пути к Господу».

 

Митрополит Михаил (Иованович; 5/18 февр. 1897), первосвятитель Сербский, великий иерарх, большой друг России, приезжал в Оптину. Жизнь, исполненная страданий за Православие, истинное благо родины и за идею всеславянского единства. Светлый ум, тихий и кроткий нрав. Стоял во главе им же созданного церковно-культурного направления в возрождении сербского народа, основанного на русских традициях. Один из главных участников достижения независимости Сербии от турок. Столп благочестия, светило, слава Сербской Церкви и ее народа. Благолепный, любвеобильный старец, благоговейный, с истинно русским святительским величием. В письме к настоятелю прп. Моисею Оптинскому: «Благодарю душевно Ваше Высокопреподобие за радушие, гостеприимство и любовь, которыми наслаждался я не только тогда, когда был у вас, но и в дальнейшем моем путешествии; буду наслаждаться впредь сладостным воспоминанием духовного братства, исполненного любви христианской».

 

Иеромонах Даниил (Болотов; 25 нояб./8 дек. 1907), насельник Иоанно-Предтеченского скита Оптиной пустыни, в миру Дмитрий Михайлович Болотов — известный художник, портретист, член С. Петербургской Академии живописи: «Скит наш есть своего рода станция от земли к небу».

 

Прп. Варсонофий Оптинский (1/14 апр. 1913): «Пребывание в Оптиной есть величайшая милость Божия, которую нужно заслужить жизнью, соответствующей заветам великих старцев».

 

Иван Михайлович Концевич (23 июня/6 июля 1965), известный исследователь русского монашества, старчества, глубокий знаток и почитатель Оптиной пустыни, духовный писатель: «Оптина Пустынь была той золотой чашей, куда сливалось все самое лучшее духовное вино России».

 

Однажды великий оптинский старец, равноангельный прп. Нектарий (29 апр./12 мая 1928), великий тайновидец судеб Божиих, спросил С. А. Нилуса:

 

— А известно ли Вам, сколько от сотворения мира и до нынешнего дня было истинных общежитий? Вы лучше не трудитесь думать, я сам Вам отвечу. Три!

 

— Какие?

 

— Первое — в раю, второе — в христианской общине во дни апостольские, а третье...

 

Он приостановился...

 

— А третье — в Оптиной, при наших великих старцах.

 

— А Ноев ковчег-то? — возразил Нилус.

 

— Ну, — засмеялся старец, — какое же это общежитие? Столько лет звал Ной к себе людей, а пришли одни скоты. Какое же это общежитие?»

 

Прп. Антоний Оптинский (7/ 20 авг. 1865), скитоначальник, получил в свое время указ архиерея о переводе его из скита Оптиной пустыни на должность настоятеля Николаевского Черно-островского монастыря. Старец скорбел неутешно, не желая расставаться с любимой обителью. Тогда ему в видении является сам свт. Митрофан Воронежский с сонмом святых в неописуемом сиянии и говорит: «Ты был в раю, и знаешь его, а теперь трудись, не ленись и молись». Вот оценка, данная великим святителем, небесным, райским посланником: скит Оптиной пустыни — это рай.

 

И в завершение приведем суждение свящ. Павла Флоренского (25 нояб./8 дек. 1937), творчество которого не бесспорно, но то, что он был знатоком культуры, — несомненно. Кроме того, он лично сам хорошо знал Оптину и многих ее великих старцев. Отец Павел называет Оптину «духовной санаторией» многих израненных душ. «Оптина есть... завязь новой культуры. Она есть узел, не проектируемый только, а живущий вот уже сотню лет, который на самом деле осуществил ту среду, где воспитывается духовная дисциплина, не моральная, не внешне аскетическая, а именно духовная... совершенно бесспорно, что духовная культура во всем ее объеме должна идти не мимо Оптиной, а сквозь нее, питаясь от нее, вплетая в свое предание и эту нить, непременно и эту, потому что это есть единственная нить, которая, действительно не прерываясь в плане историческом, низводит нас из века в век к глубочайшим напластованиям духовного преемства... Если начать прослеживать мысленно самые разнообразные течения русской жизни в области духа, то непосредственно или посредственно мы всегда приводимся к Оптиной как духовному фокусу, от соприкосновения с которым возжигается дух, хотя бы потом он раскрывался и в иных, чем собственно-оптинское, направлениях. Оптина, выдаваясь не столько отдельными исключительными лицами, сколько гармоническим сочетанием и взаимодействием духовных сил, всегда была и есть... как целое, могучий возбудитель духовного опыта, я смелюсь сказать, единственный в России, по крайней мере, в таком роде и в такой силе возбудитель духа. Было бы с нашей стороны великим преступлением не перед группою монахов, а перед культурою будущего не употребить всех возможных усилий для охранения Оптиной в ее целом, т. е. не как стен или рукописей, а того невидимого и неосязаемого физического водоворота, который о всяком приблизившемся к нему пробуждает впервые, может быть, острое сознание, что, кроме внешнего отношения к миру, есть еще внутреннее, бесконечно более его важное, дающее ощутить глубины бытия и миры иные. Оптина у подошедшего к ней родит убеждение, что этот новый взгляд на мир не случайное настроение, а доступен развитию, углублению и обогащению, и что он, переходя в постоянный опыт иной действительности и жизнь в ней, подступая к краям нашего сознания, может изливаться оттуда как новое культурное творчество, как новая наука, новая философия, новое искусство, новая общественность и новая государственность. Вот этот-то невидимый, но могучий вихрь иной жизни, уже столько давший, уже питавший русскую культуру... этот вихрь, за который все мы, люди одного устремления, хотя и разных деталей в путях и технике, должны ухватиться как за ценнейшее достояние нашей современности, мы должны отстоять, должны отстоять во что бы то ни стало и каких бы это ни стоило усилий. Ведь, повторяю, тут дело идет о принципе внутреннего постижения жизни, я ошибся, не о принципе, а живом побеге, единственном, доказавшем свою жизненность».

 

Трудно с уверенностью сказать, было ли в России когда-либо за всю ее историю место, где в такой степени общество людей приблизилось так близко к идеалу христианских отношений, к райскому жительству, к Царствию Небесному уже здесь, на земле. И это царство просуществовало ровно сто лет. Были, конечно, испытания, скорби, ошибки, не все так безоблачно, но такой духовной высоты общество нигде в России не достигало. Нигде святое братство не имело такого обширного освящающего влияния на свой народ.

 

Оптина имела и великих святых, но, главное, как отметил свящ. Павел Флоренский, — это уникальность, неповторимость и единственность «гармонического сочетания и взаимодействия духовных сил». Появилось действительно новое общество, состоящее из новых людей силою благодати Святого Духа. Евангелие Христово осуществилось на земле в целом братстве на протяжении ста лет. А в братстве, между прочим, было около 300 человек. «Если сходятся слова и жизнь, они становятся памятниками всей философии» (прп. Исидор Пелусиот). Вот и новая философия, о которой писал о. Павел Флоренский. В других монастырях на Святой Руси было немало святых, но были ли святые братства, подобные Оптиной, сказать трудно. По своему устроению к Оптиной приближается лишь Глинская пустынь (Курская губерния) ХIХ–ХХ вв., но влияние ее на русское общество было намного скромнее.

 

Поэтому «все мы... должны ухватиться... за ценнейшее достояние нашей современности» — духовную историю этой прославленной обители, этого райского уголка. Необходимо самым тщательным образом, «во что бы то ни стало и каких бы то ни стоило усилий», изучить ее уникальный духовный опыт, который дал действительно жизненный побег.