https://www.blagovest-info.ru/index.php?ss=2&s=7&id=103481

Беседа с протоиереем Николаем Соколовым

Беседа с настоятелем храма святителя Николая в Толмачах при Государственной Третьяковской галерее, заведующим отделом ГТГ «Храм-музей Свт. Николая в Толмачах», заведующим кафедрой пастырского душепопечения Сретенской духовной академии, протоиереем Николаем Соколовым. Он вспоминает о том, как изменилась жизнь нашей Церкви за последние полвека.

– Отец Николай, расскажите, пожалуйста, про время, когда Вы были рукоположены в пресвитеры. Тогда изменился вектор государственного отношения к Церкви. Общество заново начало открывать для себя духовные вопросы, появился интерес к Церкви. Какие особенности в духовном окормлении паствы того периода запомнились?

– В общем направление духовной жизни, конечно, изменилось. Скорее всего, это произошло с момента тысячелетия Крещения Руси в 1988 году, как раз когда я был рукоположен. Тогда наблюдалось желание россиян, живущих на территории нашей канонической Церкви, не просто быть русскими, а быть крещеными. Но я не берусь оценивать, правильно ли было крестить то множество людей, которые приходили тогда в Церковь. На всё Промысл Божий. Раз люди пришли в Церковь, мы обязаны их крестить. Напомню, что в 1988 году еще была советская власть, поэтому все требования и запреты, которые существовали в период застоя, еще оставались. Может быть, они жестко не соблюдались, но священник против этого не мог возражать. Если он говорил что-то против, то становился неудобен в данном приходе, и тогда его просто переводили на другой приход руками церковной власти по указанию советских властей. Я сам был свидетелем таких случаев.

В то время я служил на Ваганьковском кладбище. Многие люди приходили туда, навещали могилки своих родных, близких и похороненных там известных людей. Так, могила Владимира Высоцкого находилась примерно в пяти метрах от окна алтаря, где совершалось богослужение. И подчас, пока звучала Херувимская песнь, за окном мы слышали его песню «Кони привередливые» из магнитофона и ничего не могли с этим сделать. После этого в наш храм Воскресения Словущего по окончании Литургии приходили люди, иногда до двадцати человек в возрасте двадцати-тридцати лет, и говорили, что были на могиле Высоцкого. Он был крещеным, а они еще не крещены. И вот они выпили за его память и решили креститься. Пришли в церковь, заплатили деньги за Крещение и принесли квитанцию. Что мне было делать с этими людьми? Отказать я не имею права, они уже заплатили в кассе.

Приходили люди иногда семьями, иногда по одному, крестными обычно были друг другу. И вот стоит толпа, совершается таинство Крещения. Никто ничего не понимает, кто-то смеется, кто-то плачет... Десятки людей каждую неделю приходили в храм на протяжении полутора-двух лет. В лучшем случае мы могли научить их правильно креститься крестным знамением, прочесть вместе молитвы «Отче наш» и «Символ веры». Тогда еще не было больших купелей, люди наклоняли голову, раздеваясь по пояс, и крестились. Это было массовое движение в Церковь людей невоцерковленных, не понимающих, что происходит, но движимых идеей креститься, раз Россия была крещена.

С одной стороны, было отрадно, что люди шли в храм, но за этим ничего не стояло. Ко мне сейчас многие приходят и говорят, что я их крестил тридцать лет тому назад. И у меня возникает вопрос: «А где же они были эти тридцать лет?» Кто-то работал, кто-то уезжал, кто-то болел. Когда была пандемия, у многих умерли близкие. Сейчас специальная военная операция, люди боятся, и их снова потянуло в Церковь. Они приходят к Богу, а не ко мне. Я встречаю их, разговариваю, даю брошюрки о Крещении, Таинствах, об Исповеди и Причащении. Я говорю, что если они считают себя моими духовными чадами, то пусть почитают литературу о том, куда и зачем они пришли, что такое Церковь, что такое Православие, что такое внутренняя жизнь человека, почитают Священное Писание. И вот тогда уже мы сможем предметно поговорить.

Но все-таки толчок этому был дан тридцать лет назад. Как писал Тютчев: «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется». Мы никого не имеем права судить. Человек пришел в храм и просит помощи и молитв. Мы обязаны принять людей, и я это делаю.

– Сейчас людей в храме стало меньше?

– Массовый приход в Церковь большого количества людей прекратился с началом 2000-х годов. Как только в стране установилась либеральная власть, а советская власть ушла в прошлое. Если в нашем храме святителя Николая в Толмачах в 1992 году за год крестилось триста-четыреста человек, то сегодня – от силы двадцать-тридцать (и взрослых, и детей вместе).

Взрослых очень мало крестится сейчас. Детей крестят постольку-поскольку, считая, что они должны быть крещены, потому что родители крещены, но сами родители ничего не понимают. Все разговоры о катехизации только на бумаге. До конца это, к сожалению, не исполняется. В лучшем случае это две-три беседы с крестными, с родителями; просим, если есть возможность, прийти на Исповедь. Люди обычно ходят в храм на Пасху, ставят свечку и освящают куличи. Когда говоришь, что есть и другая сторона церковной жизни, выясняется, что сегодняшние православные считают, что этого вполне достаточно. Отказать им тоже нельзя, чтобы не обидеть. Хотя есть и такие священники, которые отказывают и говорят, что не будут крестить, пока родители сами не будут воцерковлены и дети не вырастут. Некоторые граждане пытаются договориться деньгами, если священник отказывает. У нас в Толмачах нет прейскуранта, мы бесплатно причащаем, исповедуем, крестим, соборуем. У нас есть ящик для пожертвований, куда вы можете положить сумму, которую считаете нужной.

– Батюшка, Вы были основателем одной из первых воскресных школ и можете сравнить ситуацию в отношении воспитания детей в православной вере в то время и сейчас.

– В то время, когда у нас появилась воскресная школа, еще была эпоха советской власти, когда люди хотели все узнать, им было непонятно, что происходит в Церкви. Их дети уже росли крещеными, но вне церковной и богослужебной жизни, поэтому зашел разговор об открытии воскресной школы. У истоков стоял отец Артемий Владимиров, появлялись первые катехизические общины. Мы открыли на Ваганьково воскресную школу. Людей было очень много. У нас было три потока по возрастам, и после службы священники занимались с детьми. Присутствовали и взрослые, им не возбранялось приходить. В храме на Ваганьково свободного места не было, мы занимались в храме Святого апостола Андрея Первозванного в то время, когда там не проходили отпевания. Тогда целые семьи становились воцерковленными. Постепенно они стали приходить в храм на службу, на Исповедь и становились по-настоящему духовными детьми. Из таких интересующихся детей сложился наш приход. Это произошло благодаря воскресной школе, которая работала у нас с 1988 по 1993 год. За это время более пятисот человек прошло через школу.

К нам приходил митрополит Феодосий (глава Православной Церкви в Америке), когда посещал Москву. Сохранилась записка от него, где он желает школе успеха и помощи Божией. Тогда еще не было опыта, который появился сегодня, не было литературы и учебников. Слава Богу, что я воспитывался в духовной семье и у моего дедушки была прекрасная библиотека. Я мог брать книги святых отцов, художественную литературу и давать что-то из этого детям, выдумывать какие-то игры. Так мы, например, учили десять заповедей, чтобы избежать скучных лекций. Когда выходишь на уровень детей и понимаешь, что они заинтересованы, видят в тебе соработника по играм, тогда через эти игры у них приходит понимание праздника Рождества Христова, Богоявления, Святой Пасхи. На Рождество ученики мастерили вертепы, игрушки, звездочки, учили стихи. Мы вместе проводили праздники в ДК Горбунова, на елку приходил наш настоятель, отец Валентин Парамонов. Моя матушка Светлана организовала хор, в котором было почти пятьдесят детей. Буквально на днях я нашел газету 1991 года со статьей о том, как она впервые выступает в Большом зале Консерватории с нашим хором... Это был порыв, когда люди шли и с удовольствием занимались.

Спустя тридцать лет все очень сильно изменилось. В то время в Москве было всего 48 храмов на весь город, поэтому воскресные школы были переполнены. Затем люди стали расселяться из центра по всему городу в новые районы, наша школа тоже снимала помещения. Постепенно детей в школе становилось все меньше. Многие прихожане, которые остались с нами в Толмачах, говорили, что при всем желании им тяжело везти ребенка на занятия больше часа, и отдавали детей в новые школы при храмах возле дома. У нас осталось всего пятнадцать человек. У родителей пропал интерес. К тому же за эти годы люди узнали слишком много негатива про Церковь. А теперь еще можно открыть интернет и найти там массу информации на эту тему...

Конечно, люди разные, но говорить в общем, что Церковь плохая, нельзя. Церковь всегда будет свята и непорочна до конца мира. Если говорить о священниках, то и они изменились. Есть очень хорошие батюшки, а есть службисты, отбыватели времени, которых не волнует, есть воскресная школа или нет, есть молодежь или нет; отбыл свое время и ушел. Я не обвиняю их, многие священники работают на других работах, потому что храм и семью не на что содержать. У меня у самого четыре послушания, где я получаю небольшие деньги... В крупных городах свои проблемы и возможности, на периферии – свои. Но факт в том, что человек изменился. Его изменила ситуация, которая сложилась вокруг церковной жизни, церковных приходов и той дискриминации, которой духовные люди подвергли сами себя.

– Люди изменились, и изменились ситуации в семьях. Сейчас проблема православных воцерковленных семей – помочь детям не уйти из Церкви.

– Я согласен, что это очень большая проблема. Дети – это наше будущее, будущее Церкви и нашего мира. И обстановка, которая складывается вокруг них, нехорошая. Это идет в первую очередь из семьи. А многие семьи, к сожалению, находятся в разладе. Если ребенок видит склоки дома, понимает, что родители ненавидят друг друга, изменяют друг другу, но ходят в церковь, то вся эта церковная жизнь будет только до поры до времени. И на моем приходе есть семьи священников, в которых дети перестали ходить в церковь. Они ходили до 12–13 лет и перестали из-за разлада в семье. Ко мне приходят женщины и говорят, что дети смеются, когда они молятся дома. А еще год назад эти дети с мамой за ручку ходили в храм и выстаивали всю службу...

Часто дети не понимают, что происходит в храме во время службы, видят только, что чтецы и священнослужители что-то бубнят себе под нос. Священнику нужно время, чтобы поговорить с детьми о церковной жизни, о любви, о мире, о заповедях Христовых. Но времени не всегда хватает, к сожалению. Конечно, дети уходят из Церкви, у нас молодежи почти не осталось. А раньше на Исповеди и к Причастию их стояло по 20–30 человек. Но знаю, что такие приходы еще кое-где остались.

– Какой бы совет Вы сейчас дали родителям?

– Никогда не нужно отчаиваться. Никогда не забывайте, что не мы спасаем детей, а Господь их спасает. И если вы пришли когда-то с ними в церковь и заложили семя веры в их души, то, когда нужно, Господь их приведет, они вспомнят, что были здесь, видели священника, что они крещены. И что эти молитвы: Пресвятой Богородице, «Отче наш», Ангелу-Хранителю, – которые их заставляют читать, – это не машинальное произнесение непонятных фраз, а молитвы сердцем Богу.

В храме святителя Николая в Толмачах. Фото: hramvtolmachah.ru

 

Нужно смотреть на детей, не расстраивать и не упрекать их. Упрек нужен нам, потому что мы неправильно вели себя в отношении наших детей. Часто родители говорят, что буквально притаскивают детей в церковь. Я сам в 15 лет хорошо если раз или два в месяц ходил в церковь. Была учеба в школе, потом Консерватория, много было и других занятий. А лет в 10–12 я с дедушкой обычно каждую неделю ходил на раннюю Литургию. Но никто меня не тащил и не будил, мы могли и дома спокойно помолиться.

– Я знаю, что Вы помогали дедушке распространять духовную литературу.

– Да, это были книги моего деда, Николая Пестова, самиздат. Они расходились по всему СССР, кто-то за ними приезжал сам, кому-то их отправляли по почте, а когда дед не хотел рисковать, их развозил я. Мне было 14–15 лет, и я тогда не думал, что везу подпольную духовную литературу, и не знал, что это карается законом. Килограммов десять я мог поднять, книги упаковывали в посыльные ящики, провожали меня на поезд, и я ездил в разные концы – до Таллина, до Риги. Часто – в Пюхтицкий монастырь, там у нас были хорошие друзья, от них литература расходилась по Прибалтике. Меня встречали те, кому книги были адресованы.

– А кто их перепечатывал?

– Дедушка все свои сбережения, всю пенсию отдавал на печатание книг. У него одно время работали по всей Москве пятнадцать машинисток. По три-четыре экземпляра печаталось на машинке. А дома он сам переплетал. У него был станочек, он сам сшивал, переплетал и склеивал, хотя и очень примитивно.

Дед работал, трудился и говорил, что в его трудах не было ни одного слова о политике, все было духовное. Хотя в то время, в 60-годы, за проповедь репрессировали: уже не расстреливали, но в тюрьму сажали. Но я не считал себя героем: привез и отвез. Я знал, что это дедушкины труды, но, что их нельзя возить, мне не говорили. В монастырях, куда я приходил, наместники зачастую об этом не знали. Я подходил к определенным людям, передавал это все, и они дальше распространяли, очень друг другу доверяли.

– Поистине подвижнические труды взял на себя ваш дед!

– Его духовники благословляли распространять эту литературу, в частности отец Александр Егоров из храма Ильи Обыденного, родного для дедушки с бабушкой и для меня в детстве. Многие архиереи к деду приходили: владыка Пантелеимон, владыка Филарет. В 1974 году, в конце жизни, патриарх Пимен дал деду личное благословение, хоть и неофициальное: на словах, без бумаги.

– Помните ли вы первую исповедь, которую приняли как пастырь?

– Первую не помню. Но первые духовные чада, конечно, остались у меня в памяти, многие из них сейчас уже скончались. Это были люди, которые меня знали и пришли ко мне, зная мою семью, зная мое прошлое как музыканта. Это люди из музыкальной среды, профессора Консерватории, которые меня учили. А также те, кто знали моего дедушку и были его духовными учениками. Некоторые матушки-игуменьи приходили ко мне. Например, игуменья Серафима (Черная-Чичагова) была моей духовной дочерью. Она была уже в постриге, но еще не стала игуменьей Новодевичьего монастыря. Это женщина с очень сильным характером трудилась на ответственной работе, была химиком. Царствие ей Небесное.

Их я запомнил и помню их исповедь. Было много монахинь, которые окормлялись около Ваганькова и ко мне стали относиться очень хорошо, приходили, доверяли мне.

– Расскажите, пожалуйста, о периоде окормления Олимпийской сборной. Как получилось, что Вы стали духовником спортсменов?

– Это было послушание, которое я нес в Церкви на протяжении почти 15 лет, с 2004 года. Патриарх Алексий меня направил на Олимпийские игры в Афинах и просто сказал, что там должен быть священник в команде. Тогда президентом Олимпийского комитета России был Леонид Тягачев. У нас с ним сложились очень хорошие отношения. Они с супругой были людьми религиозными, она даже пела в одном хоре с моей матушкой на Олимпийских играх.

– Это послушание было не только почетным, но и приятным?

– Послушание есть послушание. Конечно, было интересно посетить разные страны, общаться с разными людьми. По милости Божией из этих олимпийских чемпионов у меня появились духовные чада, которые до сих ко мне приходят. Вот, например, Роман Костомаров и его супруга. Молюсь за него, такой Господь посылает непростой крест моим чадам... Мы с ним познакомились в Турине, когда они с Татьяной Навкой стали чемпионами. Быть духовником олимпийцев – это очень громко сказано. Я просто присутствовал на Олимпийских играх и исполнял те послушания и требы, которые там были необходимы. Был в Афинах, Турине, Пекине, Ванкувере. Патриарх давал антиминс, и я мог служить где-то на престоле в Олимпийской деревне, если была возможность, либо в православном храме, если он был близко к олимпийскому городу. Либо даже в католическом костеле, как было в Пекине. Впервые за пятьдесят лет в этом городе служилась православная Литургия! Китайские товарищи это разрешили.

– Здесь ведь непростой момент – найти баланс между спортивным духом соперничества и евангельским духом смирения?

– О балансе речи не шло. На Игры едут до тысячи человек, о чем там говорить? Приходит команда и просит освятить их форму, я беру святую воду, служу молебен, команда стоит и слушает, окропил их святой водичкой, всю амуницию... И когда завоевывали медали, то говорили: «Слава Богу, Господь помог!» Специально о воцерковлении на Олимпиаде речи нет. Люди идут на Олимпийские игры не учиться духовной жизни, хотя она тоже там присутствует, а побеждать и заниматься спортом. На многих Играх мне в основном приходилось утешать людей. Смерть, травмы, лишение звания чемпиона, допинг – это все присутствовало. Игры в Пекине начались с большой траурной церемонии и панихиды по погибшим в Осетии. Много всего было.

На многих Играх мне в основном приходилось утешать людей

– Расскажите, пожалуйста, о Промысле Божием в Вашей жизни.

 – Без Промысла Божиего я бы не поступил в Консерваторию, не закончил ее и не стал бы хорошим музыкантом. Так получилось, что я это освоил. Без Промысла Божия я бы не стал референтом патриарха Пимена; благодаря этому по Промыслу Божиему через Святейшего я стал учиться в наших духовных школах, хотя в 70-е годы детей из нашей семьи было запрещено туда принимать. Промыслом Божиим я попал на Ваганьково, это тоже непросто было в тот период. От Патриархии меня послали туда служить – это был Промысл Божий, и благодаря ему я имею теперь и этот приход – святителя Николая в Толмачах – и людей, которые здесь помогают. Все промыслительно в нашей жизни. Так я нашел свою матушку, которая тогда была не крещена, из совершенно нерелигиозной семьи, но вот по Промыслу Божиему так получилось, что у нас сейчас четверо детей и девять внуков.

Все, что происходит в нашей жизни, начиная с первого вздоха, – это Промысл Божий. Я родился в Москве, Господь привел меня в семью к моим родителям – это великий Промысл Божий. Что бы ни происходило с человеком, слава Богу за все.

Своего никогда в жизни не искать, что я сам хочу – забыть, если человек – священник. Что Господь посылает, то нужно принимать с радостью, благоговением и с благодарностью к Богу.

– На чем Вы сейчас акцентируете внимание своих студентов?

– Я говорю им, чтобы они добросовестно исполняли все те послушания и обязанности по своему образованию, которые на них возлагаются. Так просто все пройти не получится. Не надо хитрить. Не понимаешь – не делай, признайся, что не можешь. Почему всем нужно быть магистрами? У каждого должен быть свой уровень, зачем всех тащить за уши? Прилежание, старание и молитва, а дальше Господь покажет. Если даже сегодня нет, то завтра человек может достигнуть чего-то еще. Важно не искать своего в этой жизни, особенно в Церкви. Не думать о том, что хочешь быть настоятелем храма, наместником или принять монашество. Господь все устроит.

– Вы заведуете кафедрой пастырского душепопечения Сретенской духовной академии. Душепопечение особо связано с душой?

– Да, пастырю нужно, чтобы люди открыли свою душу. А формально назваться можно хоть кем угодно: душепопечителем, или сердцепопечителем, или врачом для души. Какие я могу дать советы? Помолиться? Хорошо: за всех можно и нужно молиться. Но все это слова, которые должны осуществляться на практике, и желание должно быть с обеих сторон. Что касается меня – я открыт для всех, готов к общению.

Беседовала Наталья Крушевская

5 апреля 2023

Источник: Московский Сретенский монастырь

• < Назад
• Вперёд >